(Vincent Cavanagh, сентябрь 2015)
Уже в эту пятницу в минский клуб «Репаблик» приезжают неподражаемые ANATHEMA – и совсем близок тот час, когда, растворившись в призрачном свете, растаяв, исчезнув, мы вживую услышим «Fragile Dreams» и «Thin Air». Да, впрочем, не так уж и важно, каков будет сетлист: ANATHEMA – это в любом случае сбывшееся чудо, воздушная мечта, что-то настолько нереальное, что даже не верится. Они? Здесь? Правда, что ли? Пытаясь как-то материализовать ожидания, я позвонила фронтмену группы Винсенту Кавана — в парижские апартаменты, в которых он уже много лет проживает со своей подругой. Собеседником он оказался невероятно душевным – знаете, есть такие люди, пообщавшись с которыми 10 минут, начинаешь чувствовать, будто знаешь их вечность: дружелюбный, открытый, общительный. Ну и голос наиприятнейший.
Привет, Винсент. Насколько я знаю, помимо обширного осеннего тур-забега по нескольким континентам, в октябре у вас планируется новый релиз, концертник A Sort Of Homecoming, в основу которого положено мартовское выступление ANATHEMA в Ливерпульском кафедральном соборе. Это было какое-то особенное событие в истории группы?
Да, и я действительно счастлив, что именно этот вечер попадет в историю. Отыграть в Ливерпульском соборе – огромная честь, уникальный шанс, это… не знаю, это просто шикарное место, он величественен и грандиозен; действительно один из прекраснейших храмов мира. Только посмотрите на обложку релиза – это как дать концерт на вершине горы Эребор!.. Не знаю, какой в Беларуси главный храм – но… просто представь, что какой-то вашей команде позволили в нем отыграть! Ну и потом, помимо всего прочего, возвращение в Ливерпуль для нас действительно путь домой; это важное место в сердце каждого из музыкантов ANATHEMA (мы ведь все живем в других городах), ибо именно в Ливерпуле берет начало наша страсть к музыке.
Слово «Анафема» не кажется каким-то особенно богоугодным, особенно в том, что касается христианской традиции. Но вы играете в храме, и все вроде бы нормально…
Да, потому что ни в нашем названии, ни в творчестве на самом деле нет ничего, относящегося к религии. Мы сами по тебе также не религиозны – но в любом случае, Ливерпульский собор много значит для каждого. Хотя бы как часть детства.
А какие еще места можешь вспомнить из тех, где вы играли и что особенно запали в душу?
Ох, где мы только не играли, на самом деле! Мы играли в античном театре в болгарском Пловдиве; играли в маленькой древней церкви в горах Румынии, куда надо было подниматься пешком; играли в филармонических залах, в планетарии, в амфитеатрах, на городских площадях… в общем, везде, где только можно! Даже на корабле. Разве что не на космическом. Вообще, отыграть в космосе – это моя мечта. Жаль, что там нет звука, хех.
На сегодняшней метал-сцене наблюдается некий тренд: устраивать туры одного альбома – что-нибудь из старенького, ностальгического, легендарного. У вас не было мысли устроить юбилейные гастроли с программой The Silent Enigma или, скажем, Eternity?
Нет-нет!!! Никогда! Такому не бывать. Да и, если уж на то пошло, мы давно уже не метал-группа. Я вообще не слушаю такую музыку (причем еще, признаться, лет с 19-ти, а мне сейчас 42), не имею понятия, что происходит на метал-сцене, да и… честно говоря, наплевать.
И что, никогда-никогда не переслушиваешь старую ANATHEMA? Ну не знаю, хотя бы из чувства ностальгии.
Нет, зачем это нужно? Я даже в 1996 году не переслушивал то, что записал, — так с чего бы заниматься этим сейчас?..
На вашем последнем альбоме Distant Satellites есть песня под названием «Anathema». Она о вас?
Да, она о нас: о каждом из тех, кто играет в этой команде; о тех, кого в ней уже нет; обо всем, что нас связывает и через что нам всем довелось пройти. ANATHEMA – это, по сути, одна большая семья: мы все росли вместе, мы… я не знаю, мы как будто женаты уже сотню лет! Причем говоря «мы», я имею в виду всех, кто когда-либо играл под этим названием. Это глубоко эмоциональная песня – и когда мы записали инструментальные партии и сидели в студии, работая над вокалом, Дэнни сказал: «Вот, назовем ее «Anathema»». И это было так гармонично, так очевидно, как будто не мы выбрали название для песни, а она сама. Никакая другая тема не могла бы быть названа «Anathema»; эта же подходит на роль гимна группы идеально, это одна из немногих вещей, которые можно без устали играть десять лет кряду.
Легко ли тебе, будучи фронтменом, настроиться на концерте на нужную волну? Я читала где-то, что ты поначалу не очень-то рвался быть вокалистом…
Да, я поначалу действительно не хотел. Я просто хотел быть парнем, который стоит на концерте и играет на гитаре, – отличный парень, отличная, ненапряжная роль! Но с годами, конечно, привык к микрофону. Сейчас все нормально. А что касается «настроиться»… знаешь, я же специально ничего не изображаю. Ничего из себя не строю – ибо нельзя петь наши песни неискренне, нельзя притворяться: это было бы невероятным лицемерием и предательством по отношению ко всему, что мне любимо и дорого. Я на такое пойти не могу. На сцене я буквально врастаю в эти песни, пропускаю через себя слова и заново проживаю все истории. Я нахожусь будто в трансе, я полностью растворяюсь в эмоциях – и именно потому наши шоу получаются столь… ммм… интенсивными. После я чувствую себя опустошенным. Я измотан и вымучен. Но по-другому просто не умею. Общаться с залом я не очень-то приучен – это скорее к Дэнни, он здорово может зажечь публику, он в этом действительно хорош. Я же, как правило, глубоко погружен в процесс, я полностью отдаюсь пению – и хотя, безусловно, ценю внимание фэнов, уважаю всех, кто приходит на концерты, — не могу позволить себе отвлечься от песен, от слов, от всего, что они означают. Я должен быть на сто процентов открыт и честен по отношению к своим песням – потому что у нас очень честные, откровенные песни.
А бывает ли, что забываешь слова, стоя на сцене?
Да, бывает! Причем иногда случается ужасное: не то чтобы с какой-то новой темой, а вот поешь, бывало, «Fragile Dreams» или что-то такое же знакомое, то, что мы играли уже пару тысяч раз, увлекаешься – и тут… эээ… внезапно понимаешь, что стоишь и раскрываешь рот, как окунь на суше, тупо глядя на микрофон и не в состоянии вспомнить, что же за строчка там дальше. Кошмар! (Смеется.) Ну, иногда следующий куплет вспоминается сам собой, просто выплывает оттуда же, куда внезапно уплыл, – а иногда… приходится выкручиваться. Все равно никто в зале внимательно не слушает все слова. (Смеется.)
Стандартный промежуток между студийными альбомами ANATHEMA – два года; начиная с 2010-го, вы очень продуктивны. Стоит ли в 2016-м ждать новый диск?
Трудно сказать: конкретных планов на этот счет пока нет. Но мы да, мы стараемся выпускать по релизу хотя бы раз в два года. Вот, в 2015-м будет A Sort Of Homecoming, затем много-много концертов, а потом посмотрим. Мы почти не пишем музыку, когда гастролируем, — то есть каждый по отдельности, конечно, что-то сочиняет, делает свои наброски, но в турах мы не обсуждаем идеи новых песен. Лишь потом, когда все уляжется, когда каждый съездит домой и скомпонует наработки, когда забронируем студию и соберемся все вместе – вот тогда и начнется серьезная работа над будущим материалом. Может быть, в декабре. Может, в начале следующего года. Посмотрим. Одно могу сказать уверенно: недостатка идей у нас нет, и мы действительно находимся в некой сверхпродуктивной фазе – только успевай записывать, запоминать и фиксировать.
Говоря о гастролях, кто у вас в группе чаще всего попадает в забавные ситуации?
Конечно же, Джон. Джон Дуглас (барабанщик/перкуссионист/клавишник – прим.авт.). Мне трудно назвать большинство из его выходок забавными – но уж удивить он точно умеет. Этот человек всегда ищет приключения на свою… голову. Он может вылезти на крышу мчащегося по трассе турового автобуса. Он может залезть на новогоднюю елку на главной площади города. Он может забраться на башенный кран. Или сидеть на крыше небоскреба, свесив ножки. Джон – милейший человек, дружелюбнейший и доброжелательнейший. Но есть вот в нем эта адреналиновая безумная фишка. Которая, безусловно, составляет часть его шарма, — и которая, надеюсь, не приведет его однажды на кладбище. Потому что, помимо прочего, Джон – прекрасный композитор, и он нужен нам живым.
А у тебя самого есть какие-то склонности, за которые стыдно?
В плане музыки – нет, я могу без проблем слушать что угодно, и мне не стыдно признать, что иногда люблю поставить, к примеру, хип-хоп. Что тут такого? Я слушаю его с детства! Это не запрещено. Что же касается личного… то тут, наверное, алкоголь. Мне временами бывает стыдно за последствия. Конечно, стараюсь держать себя в руках, но если уж я иду отрываться – я отрываюсь!.. А на следующее утро делается неловко. Ну или, бывает, выпадаю из реальности дня на два – а потом еще больше стыжусь. (Смеется.) К счастью, я такое больше не практикую в турне: трудновато стыдиться по два дня подряд! Ну и вообще с годами немного успокаиваюсь по части алкоголя.
Но водку в подарок на минском концерте воспримешь нормально?
Нееет. Не надо водку. Я ее не пью. Ну и вообще редко употребляю крепкие напитки. Я люблю пиво. Вино. Можете дарить мне вино.
Ну… это лучше во Франции. Там будет явно вкуснее.
Совершенно верно, за это я обожаю Париж! Не только за это, конечно, но в том числе и за вино.
Бывает ли, что музыка трогает тебя до слез?
Да, конечно. Запросто. Причем для этого даже не нужны слова – просто прекрасные звуки и прекрасное исполнение… И все, я пропал. Помню, когда мне был 21 год, я гулял в Брюсселе. Шел по улице – и услышал в отдалении звуки скрипки. Я пошел в том направлении… подходил все ближе… звук нарастал и обволакивал. Был яркий летний день; на углу улицы стоял парень и играл Адажио Альбинони. Казалось, душа в какой-то момент просто покинула тело и смотрела на меня свысока, паря среди облаков. Это было… невероятно. Я стоял, а по щекам лились слезы. Я… запомнил этот день на всю жизнь.
Кого из современных рок-композиторов можешь выделить среди прочих?
Только двух: Тома Йорка и Ноэла Галлахера.
В ANATHEMA ты был автором или соавтором ряда песен. Какой из них гордишься больше всего?
Наверное, «Universal», которая была создана совместно с Джоном Дугласом. Это, должно быть, одна из самых продуктивных, самых удачных и совершенных коллабораций для нас с Джоном; именно в ней я чувствую, что раскрылся как композитор, как продюсер и аранжировщик. Именно она наиболее точно совпала с тем образом, что я вынашивал в сознании. Знаешь, бывает, что сидишь дома и наигрываешь на гитаре мелодию – месяц, девять месяцев, год… и идея песни постепенно оформляется, она обретает собственный характер и настроение. И вот так, раз за разом проигрываешь мелодию в голове, представляешь, что может получиться в итоге: каким будет ритм, динамика, где вступит бас-гитара, как зазвучат клавишные и струнные, — в общем, песня появляется на каком-то астральном, не существующем пока уровне, и чтобы воплотить ее в жизнь, нужно сыграть все вместе в студии. Когда же наконец тема сыграна, записана – и то, что я слышу в динамиках, совпадает с тем, что в течение года звучало в моей голове… с этим ощущением не сравнится ничто! Это самое волшебное чувство, которое способно подарить творчество, — величайшая награда, чистая, незамутненная радость создателя. И мне кажется, именно в этом и заключен смысл всего, что мы делаем: выкристаллизовать идею, очистить ее и воплотить в звуке. Чтобы, слушая песню, ты понимал: к этому более добавить нечего. Здесь не нужны улучшения. Работа завершена. А уж понравится она кому-то или нет – вопрос отдельный. Но не твой. В твоей душе мир, покой и ощущение завершенности. В эту ночь ты будешь спать спокойно.